на предыдущую страницу

 

Тягаться с Черненко мне, заурядному газетчику, было явно бесполезно. А все же в ту пору я был еще профессионально настырен. И предпринял закулисный маневр за спиной королевского кардинала.

Ему формально не подчинялся отдел международной информации ЦК КПСС. Там служил партаппаратчик Владимир Светозаров, востоковед и бывший соучастник афганской войны. Моложавый и не успевший очерстветь цековец сочувственно воспринял мои уговоры допустить в нашу прессу первый репортаж о казни моджахедами советского офицера.

Томительно прошли три месяца прежде, чем Светозаров телефонировал мне:

- Не возражаете против решения напечатать ваш репортаж не в «Литгазете», а в «Красной Звезде»?

- Согласен. Огромное вам спасибо!

- Отправляйтесь в редакцию «Красной Звезды» вычитать готовые гранки. Есть купюры. Не советую возражать. Договорились?

- Хорошо. Еще раз благодарю.

Весть из телефона ЦК, оснащенного тайными ушами, исключала неразумные расспросы: кто именно санкционировал публикацию военного некролога. Он появился в «Красной Звезде» 30 сентября 1981 года.

А затем разгневанный Черненко нанес ответный удар: Светозаров получил служебную нахлобучку за порочную афганскую инициативу. Подобное впредь запретили максимально строго. Меня не отчихвостили, сочтя, вероятно, мелким легкомысленным писакой.

В ноябре 1981 меня командировали в Пакистан, чьи власти снабжали афганских моджахедов оружием из США – пулеметами, зенитками, гранатометами, тоннами патронов и снарядов, автоматами, минами, рациями, противоавиационными ракетами Стингер.

Южнее афгано-пакистанской границы мне удалось повидаться с двумя переправщиками заморских арсеналов – боевыми командирами моджахедов Хамидом и Хасаном Гейлани, руководящими эмиссарами «Национального исламского фронта Афганистана». Рандеву назначили на ночное время с наказом русскому газетчику: он явится «один и без оружия».

На месте встречи обособленный дом был оцеплен боевиками моджахедов с автоматами Калашникова. Беседа происходила в просторной комнате с модной мебелью.

В интервью с атаманами моджахедов я выспрашивал, на каких условиях они согласились бы освобождать еще незамученных советских пленников. За это собеседники потребовали крупную советскую уступку – включить их назначенцев в кабульское правительство, сформированное по указке из Москвы.

Мое свидание с предводителями моджахедов было предварительно санкционировано главой резидентуры КГБ в Пакистане полковником Вячеславом Гургеновым. Он был, как и я, выпускником Института восточных языков Московского госуниверситета.

Гургенов слал его шифрограммы в московский штаб КГБ на Лубянке. Председатель КГБ Юрий Андропов информировал напрямую генсека Брежнева мимо Черненко и остальных кремлевских бонз. Что и было кстати мне.

И опять я проиграл. Обменный запрос главарей моджахедов сочли в Москве чрезмерно наглым. Кремлевские вожди были тогда абсолютно убеждены, что победоносная Советская Армия изничтожит вот-вот непокорные банды афганских басмачей.

Кроме того, правящие старцы застойной державы, удачливые выдвиженцы сталинской эры с ее Приказом 270, подозревали, как в прошлом, в предательстве тех, кто выжил как-то во вражеском плену. Черненко подстрекал втихую Брежнева провозгласить полную политическую реабилитацию Сталина.

С ноября 1982 года в СССР наступила почти трехлетняя эпоха «великих похорон». Скончались один за другим генсеки Брежнев, Андропов, Черненко. Их наследником стал красноречивый Михаил Горбачев. Он голосисто затеял «перестройку», «гласность», «новое мышление», «ускорение» и заодно пообещал вернуть домой советских солдат из затяжной безнадежно афганской мясорубки.

Примкнувший к Горбачеву наиглавнейший «верный ленинец» в советской Грузии и новоявленный демократ Эдуард Шеварднадзе стал горбачевским министром иностранных дел СССР. И подписал в Женеве с министрами-дипломатами США, Пакистана, Афганистана компромиссные Соглашения о мирном урегулировании в Афганистане.

Женевский договор установил, что все советские войска должны покинуть афганскую территорию не позднее 15 февраля 1989 года. А всех пострадавших от войны афганцев надлежит всячески благоустроить. Но Шеварднадзе не дополнил пораженческий пакт ни единым словом о необходимости освободить из афганского плена советских граждан.

В начале горбачевских новшеств меня командировали собкором «Литературной газеты» в Соединенные Штаты. В нью-йоркском корпункте газеты я прикрепил к стене крупномасштабную карту Афганистана и предсмертный фотопортрет Вити Лосева. Сероглазый лейтенант с устало безрадостным лицом взирал на меня печально будто предощущая скорую кончину. И мою забывчивость? Нет, я ничего не забыл.

Выреза́л из американских газет репортажи их корреспондентов из баз афганских моджахедов. «Вашингтон таймс» напечатала фото сидевшего на куче камней изможденного парня с закатившимися к надбровьям зрачками опустошенных глаз. Подпись под снимком: «Назра Дулла, бывший советский солдат». Это был, как выяснилось в дальнейшем, Николай Выродов из Харькова.

Подпись другого снимка в «Нью-Йорк таймс» не требовала расшифровки мусульманских кличек пленных, одетых по-афгански:

«Ахмед, чье бывшее имя Александр Юрьевич Левенец… Рахматулла, который был Алексеем Ивановичем Олениным… Фаиз Мохаммед, который был Владимиром Семеновичем Семеновым… Наик Мохаммед, чье советское имя Геннадий Анатольевич Цевма». И так далее.

Сообщения о пленниках моджахедов распространяли для советских радиослушателей по-русски «Голос Америки», «Свобода», Би-би-си, «Немецкая волна». Они вещали круглосуточно, состязаясь с радиоглушилками. Тем временем спецы контрпропаганды, подвластные ЦК компартии, ее генсеку, хозяину МИДа, трусовато отмалчивались.

Этим энергично воспользовались в США активные антисоветчики. Оперативники Центрального разведуправления зачастили к моджахедам и принялись выкупать у них за доллары самых измученных, хворых, сломленных духовно невольников. Особенно выискивали редких дезертиров. В целом выудили два десятка. Увезли в США и Канаду, подлечили и передали под опеку оголтелым антикоммунистам лжеправозащитного филиальчика ЦРУ «Дом свободы».

Когда я в Нью-Йорке на Манхэттене посмел наведаться в офис «Дома свободы» на 21-й стрит, то меня вытурили оттуда с истеричной руганью. Ненавистного советчика не подпустили к импортным из Афгана бедолагам. Их дрессировщики приучали подопечных юнцов к безропотному послушанию, всучивали для зубрежки американские текстовки о «зверствах советских войск в Афганистане», понуждали это озвучивать от своего имени в русскоязычном радиовещании ЦРУшной «Свободы». И стращали: если теперь возмечтаешь о возвращении в твою страну, то там неминуема безжалостная расправа за предательство.

В декабре 1984 года приемыш «Дома свободы» бывший солдат-призывник Николай Рыжков явился в посольство СССР в Вашингтоне. Необычный визитер попросил сотрудников посольства помочь ему возвратиться домой. Он сказал, что полтора года назад в Афганистане угодил в плен к моджахедам недобровольно.

Рыжков служил в обслуге войскового телефонного коммутатора поблизости от Кабула. Старшины коммутатора – сержант и ефрейтор – избивали ежедневно рядового «салагу» и издевались над ним унизительно. От их садисткой «дедовщины» затравленный солдат отчаялся на побег в Кабул в армейскую прокуратуру. По дороге туда пеший и безоружный телефонист был пойман пятерыми моджахедами.

Затем Рыжкова отконвоировали через афганскую границу с Пакистаном в бивак моджахедов возле приграничного города Пешавар. Рабовладельцы юного пленника намеревались продать его выгодно американским скупщикам русских волонтеров для ведения антисоветской радиопропаганды.

Заполучила Рыжкова прилетевшая из Нью-Йорка в Пешавар американка Людмила Торн – закоперщица «Дома свободы», радиокликуша «Свободы», дочь дезертира из Красной Армии латыша Карла Земелиса, который сперва переметнулся к гитлеровцам и потом к американцам в послевоенной Западной Германии.

Вместе с Торн резиденты ЦРУ в Пакистане устроили Рыжкову авиаперелет Исламабад – Мюнхен – Брюссель – Нью-Йорк.

- Тогда я был полностью деморализован, - покаялся Рыжков. – Торн со мной не церемонилась. Знала, что я не участвовал в боевых действиях. Поэтому перед пресс-конференцией приносила мне для заучивания сочинения о зверствах советских войск, чему очевидцем я не был. Очень скоро понял, что из афганского плена попал в другой. И решил вернуться домой. Будь что будет…

Советский посол в США Анатолий Федорович Добрынин пожалел парнишку. Распорядился отправить его на советском авиалайнере в Москву. А там в авиавокзале возвращенца арестовали чекисты. Ожил заново стародавний Приказ 270?

Рыжкова уволокли в следственную тюрьму КГБ «Лефортово». Целый год арестанта заставляли на допросах сознаться, что он завербован иностранными агентами. Рыжков упорно твердил, что никем не завербован. По приговору трибунала Московского военного округа и повторному вердикту Военной коллегии Верховного Суда СССР военнопленного Николая Рыжкова присудили за измену к 12 годам концлагерей. Слава Богу, что не расстреляли по Приказу 270.

Американская пресса разразилась бурным словоизвержением едких издевок над «империей зла» за ее позорную расправу с вернувшимся на родную землю военнопленным. В США после войны во Вьетнаме, как известно, расцвел голливудский кинокульт военнопленного супермена Рембо, сокрушавшего победно желтокожих и русских карателей. Да и в реальной жизни американцы чтут и спасают везде своих армейцев, очутившихся в заграничном плену.

«За достойное служение во время заточения в плену» - такой медалью были награждены 142 тысячи американцев, переживших плен на разных войнах, начиная с первой мировой. Три боевые медали имеет самый знаменитый экс-военнопленный – сенатор Джон Маккейн, сбитый в 1967 году над Ханоем советской ракетой пилот-бомбометчик ВВС США.

В Нью-Йорке «Дом свободы» устроил пресс-конференцию с экстренным призывом ко всем советским военнопленным в Афганистане избегать после освобождения отправки в СССР на каторгу. В Вашингтоне четверо конгрессменов подготовили законопроект о массовом политическом убежище в США плененных афганцами наших солдат. Хотели осрамить Кремль на весь мир презрительной пощечиной.

Неоднократно я слал в Москву редколлегии «Литгазеты» служебные депеши с рекомендациями прекратить молчанку о наших военнопленных в Афганистане, выступить в газете за объявление им всем амнистии за возможные проступки, добиться вопреки американским антисоветчикам освобождения из концлагеря солдата Николая Рыжкова, позволить мне, наконец, печатно рассказать о муках наших мальцов в афганском плену.

Мои депеши, как я предвидел, перекочуют быстро в нескольких копиях из редакции «Литгазеты» на Старую площадь в ЦК КПСС, на Лубянку в КГБ, в сталинскую высотку МИДа.

Действовал я не в одиночку. Заручился в Нью-Йорке конфиденциальным покровительством регулярного посетителя штаб-квартиры ООН заместителя министра иностранных дел СССР Владимира Федоровича Петровского. Он выделялся среди высших чинуш МИДа интеллигентной доброжелательностью, мягким обаянием и терпимостью к инициативам снизу в пределах, впрочем, дозволенного. Умница и джентльмен.

Петровский свел меня с побывавшим в Нью-Йорке заместителем министра обороны СССР генералом армии и членом ЦК КПСС Виталием Михайловичем Шабановым. Я детализировал генералу политическую скандальность дела Рыжкова. Петровский попросил Шабанова ходатайствовать в Москве о помиловании осужденного солдата и об амнистии остальным таким же. Генерал обещал содействовать.

Вскоре в Нью-Йорке мне позвонили из советской дипмиссии и позвали прийти для ознакомления с адресованной корреспонденту «Литгазеты» свежей телеграммой из Москвы. Она не была зашифрована. Ее текст на английском языке был предназначен для срочной передачи в редакции американской прессы. Я храню копию этой телеграммы как ценный сувенир:

«Редакционная коллегия «Литературной газеты» получила официальное уведомление о том, что в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР о помиловании 4 июля 1988 года бывший советский военнослужащий Николай Рыжков, оказавшийся в плену в Афганистане в 1983 году, освобожден из тюремного заключения. В тот же день Генеральный прокурор СССР Александр Сухарев объявил: «От имени Советского государства заявляю, что военнослужащие, вернувшиеся на Родину из плена в Афганистане и зарубежных стран, будут пользоваться в полном объеме всеми политическими, социальными и другими правами советских граждан по Конституции СССР. Что же касается тех, кто не смог устоять против враждебной пропаганды, не выдержал мук и лишений плена и совершил в ущерб нашему государству противоправные действия, то все они будут амнистированы, исходя из высших соображений социалистического гуманизма. Это опровергает слухи на Западе о том, что возвращающихся на Родину бывших пленных и дезертиров ожидает суровое наказание».

Весной 1988 года первый раз в советской прессе «Литературная газета» смогла напечатать прежде законсервированный мой репортаж о жутких бедствиях наших узников афганского плена с воззванием к их незамедлительному спасению. Отклик случился уникально обильный за тридцать лет моей предыдущей журналистики. Авиапочта доставляла мне тяжелые пакеты из сотен спрессованных писем читателей газеты со всех мест Советского Союза. Это был взрыв изумления, боли, шока и сострадания.

Многие предлагали устроить всенародный сбор денег, золотых колец и цепочек, драгоценных камешек на выкуп у моджахедов их невольников. Многие гневно порицали правительство за долголетнее забвение в афганском плену сыновей простого люда. И немало других наивно уговаривали меня, безвластного газетчика, взяться самому за освобождение беспомощных пленников.

Моя жена Валентина, просмотрев читательскую почту, сказала:

- Ты должен сделать то, о чем тебя просят. До сих пор ты всю жизнь посвятил репортерскому ремеслу. А теперь на деле можешь принести больше пользы множеству людей. Возьмись за это. Надеюсь, что ты справишься.

Ободренный ею, я слишком опрометчиво взялся за очень непривычное дело, которое растянулось на пять сумбурных лет и переиначило непредсказуемо мою жизнь.

Сперва я замыслил сформировать из знакомых мне добросердечных американцев по их образу общественный комитет с целью спасения пленников моджахедов. И к ним заслать делегацию комитета для переговоров. Об этом посоветовался с Петровским. Опытный дипломат посулил свою поддержку, но с тремя оговорками.

Первая: никому не сообщать о содействии замминистра Петровского. Вторая: временно не информировать московское начальство о проектировании комитета. Третья: без шумихи привлечь в комитет солидных американцев-нелеваков и только затем, объявив о создании международного комитета, поставить наших правителей перед свершившимся фактом. Эти мудрые подсказки я принялся осуществлять.

Нелегкие хлопоты заняли свыше двух месяцев. Некоторые уважаемые американцы отвергли мои предложения вступить в благотворительный комитет, так как сочли советских солдат в Афганистане «профессиональными убийцами, которым досталось в плену по заслугам».

И все же получилось насобирать в комитет на руководящие роли профессора-советолога Колумбийского университета Джонатана Сэндерса, шефа радиостанции ВМСА антикоммуниста Барри Фарбера, раввина и политика Бернарда Мандельбаума, издателя журнала иезуитов католического священника Майкла Хартера, русского художника-эмигранта Михаила Шемякина. В списке комитета я значился последним. Таким образом, фасадный костяк комитета уподобился Ноеву Ковчегу.

15 июля 1988 года в Нью-Йорке состоялась пресс-презентация «Международного комитета за спасение российских военнопленных в Афганистане». Раввин Мандельбаум зачитал по-английски программное заявление комитета – призыв проявить милосердие к узникам афганского плена, помочь их освобождению и гарантировать каждому право вернуться в СССР или выбрать любую страну по его желанию для жительства.

Журналисты задали пару вопросов с намеком на интриганство Москвы:

- Кто вас финансирует?

- Никто из посторонних, - ответил я правдиво. – Только мы сами. А расходы пока мелкие.

Накануне спикер «Дома свободы» Людмила Торн злобно объявила журналистам, что новый международный комитет создан «полковником Андроновым» на деньги московского Фонда мира для приманки обманной амнистией в СССР из США уже находящихся здесь бывших пленников моджахедов.

В Москве верховные власти никак не среагировали официально на возникновение в Нью-Йорке международного комитета, хотя о нем сообщили лаконично столичные газеты.

В те дни горбачевский мининдел Шеварднадзе, предав в Женеве пленных сограждан, отказался потом и от каких-либо контактов с вожаками афганских моджахедов относительно высвобождения наших солдат. А я рискнул самостоятельно начать переговоры с моджахедами в их американском представительстве в Нью-Йорке на Юнион-стрит. Там в невысоком доме находилась резиденция крупнейшей военной организации моджахедов «Хезби ислами», владевшая большинством захваченных «шурави».

Бородачи в долгополых рубахах впустили меня в безмебельный зал, где посреди бордового ковра сидел грузный пожилой афганец. Это был полит-коммисар «Хезби ислами» Абдул Квадер Харьяб. В ответ на мое приветствие он лишь кивнул, взглянув на мои ноги: я вошел к нему, сняв предварительно ботинки и демонстрируя почтение к мусульманским ритуалам.

Ссылаясь на заповеди Корана, я принялся уговаривать Харьяба проявить исламское милосердие: пощадить поверженных иноземцев и отпустить домой к их семьям. Такой жест доброй воли, говорил я, придаст моджахедам во всем мире имидж благородства и гуманизма. Попросил сообщить в Афганистан вождю «Хезби ислами» Гульбеддину Хекматьяру, что готов его посетить с общественной делегацией и обсудить условия освобождения моих соотечественников.

 

на следующую страницу