на предыдущую страницу

 

Харьяб не возражал. Смышленый моджахед явно смекнул, что сможет использовать русского гостя для грядущего прямого контакта с Москвой во вред просоветскому президенту Наджибулле в Кабуле. Харьяб согласился передать мое предложение Хекматьяру.

Оставалось получить пакистанские въездные визы делегатам международного комитета для путешествия в далекий Пешавар, где у границы с Афганистаном базировались все центральные штабы моджахедов. Однако дипмиссия Пакистана в Нью-Йорке игнорировала три месяца подряд мои запросы о визах без объяснения причин бойкота. Это грозило тупиковым фиаско.

Выручил находчивый Мандельбаум. Раввин и видный активист Демократической партии США пригласил меня на ланч в его квартиру для доверительного разговора с глаза на глаз. Мандельбаум верно диагностировал: наш комитет не способен обрести поддержку широкой общественности американцев. А посему есть у нас единственный выход: перенацелить комитет на Россию, на родственников военнопленных, на демобилизованных ветеранов афганской войны, на патриотично настроенных людей и вместе с ними добиться от посольства Пакистана в Москве разрешения нам на переговоры с моджахедами в Пешаваре.

Мандельбаум был столь откровенен со мной, что вытащил из кармана и показал список двух десятков так называемых «отказников» - подвергнутых пятилетнему госотказу на эмиграцию из СССР еврейских сотрудников засекреченных предприятий, учреждений, лабораторий. Хитроумный раввин задумал склонить Кремль на обмен услугами по обоюдной выручке своих и чужих сородичей. Перспектива такой сделки меня не обеспокоила.

17 октября в Нью-Йорке на пресс-конференции международного комитета Мандельбаум объявил, что он и трое его коллег прилетят в Москву и устроят вместе с советскими гражданами уличный митинг перед зданием посольства Пакистана под лозунгом «Освободите наших сыновей!».

В те дни московской «гласности» заявление Мандельбаума опубликовали газеты, радио, телевидение.

Негативно откликнулся Шеварднадзе. Он прислал в Нью-Йорк посла по особым поручениям Николая Козырева, моего былого студенческого однокурсника в Институте востоковедения. Посол вызвал меня в советскую дипмиссию. Встреча состоялась в спецкабинете, оснащенном приборами от внешнего подслушивания.

Козырев (не путать с будущим министром-однофамильцем) потребовал, чтобы я отменил предстоящий митинг в Москве. Это я отверг. И предупредил, что в случае запрета митинга по вине Шеварднадзе разразится неминуемо международный скандал и припомнят грузинскому горбачевцу его женевское предательство наших солдат в афганском плену. Устрашенный мидовец отстал от меня.

Затем – опять неожиданность. Меня разыскал сбежавший из под надзора «Дома свободы» бывший афганский пленник – молодой солдат Сергей Целуевский. Он попросил помочь ему вернуться в родной Ленинград к матери и отцу.

Это я выполнил. Но сперва обратился за содействием к главе советской дипмиссии при ООН послу А.М. Белоногову. Чиновный дипломат воспринял с большим недовольством нежелательное ему соучастие в отъеме у американских спецслужб их афганской добычи.

Перевертыш прозападной «перестройки» Белоногов установил очень приятельские отношения с послом США при ООН генералом Верноном Уолтерсом, высокопоставленным разведчиком, бывшим замдиректора ЦРУ, вашингтонским зачинщиком государственных переворотов в Иране, Бразилии, Чили.

Хотя все-таки я переправил солдата Целуевского в его Ленинград, тем не менее, предчувствовал, что за это вероятно двустороннее возмездие – американское и наше мидовское.

Перед отлетом делегатов комитета в Москву – новый дурной сюрприз. Наш компаньон Шемякин заявил, что не поедет туда, так как боится там ареста и тюрьмы. За что? Ни за что. Боится, мол, беспричинного ареста и не может преодолеть страх.

И раньше у эксцентричного художника бывали припадки алкогольного психоза, когда он, как признавался мне, напивался «до поросячьего визга», резал себе бритвой физиономию и плечи. По ночам бесновато названивал мне по телефону. Однако на сей раз Шемяка не спьяну психанул.

До этого инцидента незадолго он посетовал мне, что к нему назойливо зачастили агенты ФБР. Я спросил:

- Что им надо, Миша, от вас?

- Интересуются, черти, вами.

К слежке ФБР я давно привык и потому не тревожился. А вот для Шемякина назойливость ФБР была весьма опасной. Он обитал в Нью-Йорке, имея от властей лишь «грин кард» - вид на жительство, который мог легко утратить, если бы ФБР сочло Шемякина «угрозой для безопасности Соединенных Штатов».

Шемякин подал прошение о даровании ему американского гражданства, чему тем более могли помешать.

Обеспокоенный эмигрант проболтался мне во хмелю, что повидался недавно с охотницей за советскими военнопленными Людмилой Торн ради умиротворения ее партнеров из спецслужб. А она науськала Шемякина всучить нашему комитету модернизированную программу: всех советских пленников моджахедов вывезти в Соединенные Штаты.

Не успел я навсегда избавиться от двурушника, как меня вызвали в советскую дипмиссию и известили: поступил донос от Шемякина о том, что я собираюсь якобы сделать председателем международного комитета еврея Мандельбаума. Суть доноса была явной: Андронов продался американским иудеям.

В присутствии дипломатов я позвонил Шемякину:

- Зачем вы выдумали лже-проект о председательстве Мандельбаума?

- Это недоразумение, - промямлил он. – Я ошибся. Извините. Померещилось спьяну.

Больше я не общался со стукачом Шемякой.

20 ноября прилетели в Москву Барри Фарбер, Бернард Мандельбаум, Майкл Хартер и я. Мирная манифестация за спасение афганских пленников была назначена на 24 ноября утром в американский праздничный День Благодарения.

В столичной гостинице «Спутник», где разместились американцы, созвали их и меня в зал приемов отеля двое функционеров ЦК КПСС. Экстренно, за полусутки до митинга. Цекистов сопровождали несколько послушных им казенных наймитов как бы общественников. Нам объявили, что городские власти Москвы отменили завтрашнюю манифестацию у посольства Пакистана «во избежание подстрекательства к уличным беспорядкам».

Мои американские партнеры оробели и напугано сникли. Им почудилось, что они наивно заскочили в мышеловку беспощадных большевиков. Они тихонько перешептывались и поглядывали на меня сострадательно будто на почти покойника. Решили, что я буду арестован, а им надо, пока еще свободны, спасаться по-быстрому из «империи зла» коммуняк.

Изумились, когда я посмел вслух воспротивиться цекистам и напомнил, что дата манифестации завтра утром была обнародована прессой, и никто уже не узнает о запрете митинга. А значит, многие люди придут к пакистанскому посольству и столкнутся там с мордобойцами полицейского ОМОНа. Мне крикнули:

- Подчиняйтесь запрету на ваше сборище!

- Не согласен.

- Кем вы себя возомнили?

- Я член КПСС, но не раб ЦК КПСС.

- Тем же хуже для вас!

На следующее утро американцы смиренно подчинились табу на участие в митинговом их Дне Благодарения. Ну, а я пришел к старинному особняку пакистанцев на Садовом Кольце, чтобы не прослыть современным попом Гапоном.

Перед фасадом посольства клокотала многолюдная толпа москвичей, иногородних родственников военнопленных, парней в зелено-коричневых камуфляжах армейцев. Пронзительно голосили женщины, подняв руки с фотоснимками их сыновей, пропавших в Афгане. Над головами качалось на шестах красное полотнище транспаранта «Свободу нашим сыновьям!».

Толпа наседала на шеренгу милиционеров, стоявших плечом к плечу вдоль фасада посольства. Стражи порядка не отпихивали грубо уткнувшихся в них плачущих солдаток. Тем временем грозный напор толпы нарастал. Я взобрался на жестянку мусорного ящика и заорал:

- Товарищи, нельзя повредить пакистанское посольство! Иначе стократная месть обрушится на наших солдат в плену.

- А ты кто? – раздалось из толпы.

- Я член международного комитета за спасение наших военнопленных.

- Ты Андронов?

- Да, это я.

- А где твои американцы? Почему их нет? Они обещали поддержать нас!

- Американцев отпугнули придти сюда московские чиновники. Они вчера запретили митинг.

- Почему наше правительство не выручает военнопленных? Как нам спасать ребят? Говори правду! Без обмана!

- Так вот, правда: не надейтесь больше на иностранцев. Не полагайтесь и на наших чинуш. Берите правое дело в свои руки. Создайте ваш народный комитет за спасение военнопленных.

Митинг завершился мирно и плодотворно благодаря пакистанскому послу Абдулу Саттару. Он позволил впустить к нему трех матерей пропавших без вести солдат, меня и одного ветерана афганской войны.

Солдатские матери в слезах упали на колени перед послом, моля спасти их сыновей. Саттар поднял женщин и пообещал посоветовать своему правительству допустить представителей семей советских военнопленных к военачальникам афганских моджахедов.

Назавтра главная газета ЦК КПСС «Правда» осудила меня с присущей ей лживой присказкой:

«Полной неожиданностью явилось заявление, прямо скажем, не очень сдержанное по форме Ионы Андронова, советского представителя в Международном комитете за освобождение советских военнослужащих, попавших в плен в Афганистане. Он сообщил о том, что «чиновники» якобы запретили митинг и воинам-интернационалистам надо «брать» все в свои руки, ибо никто, кроме них самих, заниматься вызволением ребят из плена не будет. Что же произошло? Выяснилось, что митинг, собственно, никто не запрещал».

Отдел пропаганды ЦК КПСС поручил первому заместителю главного редактора «Литгазеты» Ю.П. Изюмову учинить мне назидательную для всех экзекуцию. Главреда газеты Чаковского уже заставили свыше подать в отставку и сослали на пенсию. Он не угодил горбачевцам в ЦК тем, что неосторожно попытался их предостеречь от реформаторского умаления силовой способности компартии оберегать советскую державу от сепаратизма и расчленения.

Среди горбачевских новаторов ЦК подвизался тогда успешно, между прочим, и заведующий сектором Отдела пропаганды ЦК партаппаратчик Геннадий Андреевич Зюганов, теперешний бессменный кормчий российских пенсионеров-ленинцев и сегодняшний пламенный сталинист, которого именуют его критики «могильщиком коммунистического движения в России».

Временный хозяин «Литгазеты» Юрий Петрович Изюмов был тоже из породы комбюрократов-хамелеонов. До назначения на номенклатурный пост в «Литгазете» Изюмов прослужил 10 лет помощником члена Политбюро ЦК КПСС, первого секретаря Московского горкома КПСС, дважды Героя Социалистического Труда В.В. Гришина.

Весной 1985 года Гришин был наравне с М.С. Горбачевым претендентом на трон генсека. Победил Горбачев. Лишил Гришина всех титулов и назначил ему стариковскую пенсию. Лишился также Изюмов своего покровителя и кумира. И быстро перевоплотился в горячего приверженца Горбачева с обновленцами «перестройки».

Заказ Изюмову от ЦК на расправу со мною был нацелен поразить мишень намного важнее – общественный неподвластный Кремлю комитет для бесконтрольной договоренности с моджахедами о возврате ими наших солдат. Предавших их горбачевских политиканов это дискредитировало публично и подлежало скорейшей ликвидации.

Из Москвы американские делегаты комитета торопливо улетели в Нью-Йорк.

В помещении «Литгазеты» Изюмов устроил закрытое заседание своей редколлегии и возглавил судилище надо мной. В качестве основной улики моего фондерства он зачитал навет «Правды». Прокурорски приговорил к наказанию за «недопустимые призывы к толпе брать дело в свои руки» и «вопиющее нарушение редакционной дисциплины».

Изюмов также изрек что, «директивная инстанция» получила дипломатическую шифрограмму из Нью-Йорка о пагубном сталинизме Андронова и враждебности к перестройке. Донесение исходило от художника Шемякина и было оформлено и подписано постпредом при ООН послом Белоноговым.

Напоследок мне предложили покаяться и попросить прощения. Я ответил:

- Почему я должен каяться за то, что является ложью? Вы не имеете права судить меня за общественную деятельность вне службы в газете. Я не бесправная шавка. Требую законного суда.

- Он уже не советский человек! – прозвучал выкрик. - Переродился в Америке!

Редколлегия постановила: «Считать нецелесообразным дальнейшее пребывание И.И. Андронова в качестве корреспондента «Литературной газеты» в Нью-Йорке» и «отчислить в связи с отсутствием штатных должностей в иностранном отделе газеты».

Меня сделали «невыездным». Воспретили даже забрать самому из Нью-Йорка бытовые пожитки.

Пятикратно я пытался устроиться на работу в разные московские редакции, но оттуда наводили справки обо мне у Изюмова и отказывали в найме.

Судебным путем я опротестовал изгнание из «Литгазеты», но судью посетил Изюмов, и мой иск был отвергнут.

Изюмов настолько рьяно подлаживался к горбачевцам, что без их директивы предложил самочинно Комитету госбезопасности упечь меня в тюремную психбольницу. Однако переборщил. К счастью для меня. А гораздо позже горбачевцы и последыши ельцинисты отделались брезгливо от беспрестанного перевертыша.

В положении безработного изгоя я впал в депрессию и зачастил в церковь. Чтобы мне с женой кое-как прокормиться, она распродавала наши домашние вещи через комиссионные магазины. И в то же время мой телефон надрывался каждодневно от настырных звонков многих матерей военнопленных, участниц митинга возле пакистанского посольства. Они умоляли меня создать с их участием обещанный на митинге народный комитет для спасения их сыновей.

Сперва я отнекивался. Но постепенно страстная запальчивость несчастных солдаток вывела меня, словно мощный аккумулятор, из душевной комы. Очухавшись, я отчаялся взяться за старое.

На мою удачу цековским инквизиторам было уже не до меня. Их всевластие рушилось. Страну трясло от политической лихорадки небывалого вольнословия съезда народных депутатов в Кремле. Тамошняя знать суматошно цеплялась за свои синекуры и привилегии – льготные пайки деликатесной жратвы, бесплатные лимузины с бесплатными шоферами, загородные госдачи, элитную медобслугу, курортные загранвояжи на дармовщину.

В 1989 году родственники афганских пленников, их симпатизеры и я беспрепятственно учредили народный комитет «Надежда». Тогда же принял меня пакистанский посол Абдул Саттар. Он согласился снова встретиться с матерями пленных солдат. Оказал им неподдельное гостеприимство и взял у меня два письменных послания - пакистанскому премьер-министру Беназир Бхутто и вождям моджахедов в Пешаваре. Мы просили разрешения приехать туда выяснить условия освобождения наших сограждан.

Саттар сказал, что рассчитывает получить позитивный ответ своего правительства и моджахедов.

Это не избавило нас от кучи отечественных проблем. Где раздобыть иностранную валюту на пакистанское турне делегатов самодеятельного комитета? Как опальному газетчику стереть клеймо «невыездного» за границу? Как раздобыть загранпаспорта для нашей делегации?

Преодолеть преграду по части загранпаспортов помог знакомый мне писатель Александр Проханов, вхожий в высшие сферы правительства. Он снискал широкую популярность своими фронтовыми репортажами и книгами о войне в Афганистане. Недруги баталиста прозвали его «соловьем Генштаба». Горбачевская пресса «перестройки» принялась срамить Проханова за его славословия проигравшей афганскую войну советской армии.

Дабы заткнуть рты хулителям Проханова я посоветовал ему эффектный способ – присоединиться к «Надежде» в роли руководителя делегации. Он, естественно, согласился. И добился санкции верховных властей выдать делегатам «Надежды», включая меня, загранпаспорта с выездными визами.

Добычей валюты я обязан моему давнему приятелю Владимиру Маслину. Мы повстречались в 1969 году на гражданской войне в Лаосе. Нас занесло на фронтовую базу бойцов Патет Лао. Их утюжили американские ВВС фугасными бомбами и напалмом. Мы выжили чудом. И это породнило нас будто братьев.

Двадцать лет спустя Маслин стал народным депутатом СССР и заместителем главы советского Фонда мира Анатолия Карпова, шахматного экс-короля. Едва я начал агитировать Владимира профинансировать пакистанскую миссию «Надежды» на помощь нашим военнопленным, как мой друг прервал меня:

- Наш фонд, Иона, обеспечит вас валютой и авиабилетами.

Это же повторил на следующий день председатель Фонда мира Карпов.

Посол Пакистана вызвал меня и уведомил о согласии премьер-министра Беназир Бхутто и вождей моджахедов принять делегатов «Надежды». 17 июня 1989 года мы вылетели из аэропорта Шереметьево по маршруту Москва – Ташкент – Карачи – Исламабад – Пешавар.

Так началась для меня трехлетняя эпопея торга с азиатами о приобретении их рабов.

Первые полгода Проханов, я, отец и три матери пропавших без вести солдат курсировали авиачелночно между Москвой, Пешаваром и Кабулом. Уговаривали пешаварских моджахедов и кабульских правителей начать обмен военнопленными при нашем посредничестве.

Но обе афганские стороны сражались насмерть друг против друга, ненавидели соперника и не доверяли посторонним миротворцам. Нам пришлось маневрировать в соответствии с известной поговоркой: Восток – дело тонкое.

В Пешаваре базировался так называемый «Альянс семи» - прифронтовые штабы семи воинских группировок, из которых каждая владела сепаратно своим контингентом захваченных советских солдат. Мы обходили штаб за штабом и упрашивали атаманов отпустить их пленников в обмен на освобождение из колоссальной кабульской тюрьмы Пули-Чархи томящихся там плененных боевиков моджахедов.

В Кабуле нам отдавал для обмена пойманных моджахедов афганский президент Наджибулла. Это не было его подарком. Армия Наджибуллы получала из СССР бесплатно множество танков, орудий, снарядов, бронемашин, вертолетов плюс сотни тонн продовольствия для кабульцев и даже наштампованные в Москве афганские деньги.

И вовсе не Наджибулла был подлинным властителем в Кабуле. Он был всего лишь марионеточным ставленником председателя советского КГБ Владимира Крючкова. В Кабуле все политические, административные, полицейские дела вершили советские «советники» - офицеры КГБ. Они же секретно занимались проблемой наших военнопленных. Этим ведала 9-ая группа Особого отдела КГБ при 40-й Армии под начальством генерала КГБ Михаила Овсеенко.

Специфика особистов КГБ состояла в том, что они не стремились к освобождению всех наших военнопленных. Генерал Овсеенко выявлял через его афганскую агентуру только тех попавших в плен солдат и дезертиров, которых моджахеды сумели завербовать в их партизанские отряды, использовали для ремонта трофейной техники советского производства и вовлекали изредка в боевые операции. Вот за кем охотились особисты генерала КГБ Овсеенко.

К февралю 1989 года, когда арьергардные батальоны 40-й Армии отступали из Афганистана, «некоторых военнопленных», по словам Овсеенко, его особисты «выкупили за немалые деньги» или «похитили», а затем передали военным трибуналам и расстреляли. В духе бессмертного Приказа 270, и вопреки московской амнистии.

Мне повезло в Кабуле посотрудничать с генералом КГБ с иным отношением к жертвам афганского плена. Владимир Павлович Зайцев был главнее сослуживца Овсеенко. Генерал Зайцев, ветеран зарубежной разведки КГБ, а не особист-контрразведчик, являлся высшим Представителем КГБ в Афганистане.

Офицеры Зайцева в штатском занимали половину всех кабинетов советского посольства в Кабуле. У кабинета генерала были две звуконепроницаемые двери. При мне Зайцев поговорил по спецтелефону с Наджибуллой, называя президента дружески «доктором», ибо тот в молодости был студентом медицинского факультета местного университета.

Вообще-то, наместник КГБ был негласным куратором всех кабульских ведомств, включая тюремное. Он вручил мне список сорока боевиков моджахедов и 25-ти пакистанских лазутчиков в казематах Пули-Чархи и сказал:

- Ради обмена наших пленных в Пешаваре, Иона, ничего не жалко отдать. Если потребуется – дадим еще хоть сотню. Только не оплошайте в Пешаваре. Разумно обменять на наших будет непростой задачей.

Так и получилось. Долгие семь недель в Пешаваре уполномоченный «альянса семи» эмиссар моджахедов Фарук Азам изводил меня его претензиями относительно бывших соратников в кабульской тюрьме. Сначала он заявил:

- 40 заключенных моджахедов в тюрьме Пули-Чархи незначительные личности. Эти люди нас мало интересуют. Они не годятся для обмена.

Потом Фарук Азам длительно согласовывал с прочими лидерами пешаварцев их собственный заказной список на освобождение в Кабуле других моджахедов. Потом этот список я окольным путем пересылал кабульской резидентуре КГБ. Потом терпеливо ждал ответа. Потом заново торговался с Фаруком Азамом.

Всю эту тягомотину воспринимал я, востоковед, как азиатское обычное вымогательство, общепринятое тут в политике и на здешних базарах. Рыночный торгаш всегда требует нагло завышенную плату за его товар, а покупатель упрямо сбивает цену. Они спорят долго и горячо, божатся наперегонки именем Аллаха, бранятся и мирятся. Так уж заведено на Востоке.

Там проигрывает тот, у кого иссякает терпение. Оно кончилось еще раньше у Проханова. И он улетел в Москву. За ним последовали матери военнопленных, затеяв на прощание бабью склоку. Остался со мной отец солдата Алексей Амелин, стойкий работяга-электрик. А далее уже без него я один возился с атаманами моджахедов.

27 ноября 1989 года в Пешаваре был у меня долгожданный праздник: моджахеды освободили выменянных двух первых советских пленников – солдат Валерия Проколчука и Андрея Лопуха.

Это событие принесло мне политическую известность и за пределами Москвы. Весной 1990 года жители Владимирской области избрали меня народным депутатом России и депутатом Верховного Совета республики. Новый статус парламентария значительно помог на переговорах с вождями моджахедов.

В ноябре 1992 года я предпринял из Москвы очередной афганский рейд, оказавшийся последним. К тому времени моджахеды уже захватили Кабул. Советское посольство подверглось артобстрелам. Двое дипломатов погибли. Остальные спаслись авиабегством из Кабула. Там я был теперь единственным «шурави».

Новый афганский президент Бурхануддин Раббани, с которым я прежде общался не раз, пригласил депутата российского парламента в бывший королевский дворец. Туда же пожаловал министр обороны Ахмад Шах Масуд, знаменитый военачальник моджахедов по прозвищу «Лев Пандшера». Обоим я повторил многократную заявку - освободить еще живых моих сограждан.

 

 

на следующую &l