предыдущая страница

 

Предпоследняя сценка телефильма: на экране возникает немецкая медсправка СС только на секунду с таким расчётом, дабы даже зритель-германовед не успел бы прочитать весь текст медсправки. Через миг ее держит в руках «судебно-медицинский эксперт» по имени Александр Аулов. Он не говорит, как достался ему чужеземный документ. И судя по всему, «эксперт» не владеет немецким языком и вещает по шпаргалке авторши сценария: он оглашает по-русски и комментирует лишь первую половину медсправки, секретя ее строки о фатальном поражении пулей мозга концлагерника.

«Автор» телефильма Крохмаль устами ее липового «судебно-медицинского эксперта» плутует:

- Невозможно на основании немецкой медсправки бесспорно сделать вывод о причине смерти военнопленного. Вошла ли ему пуля в череп? Был ли поражен мозг? Если пуля не поразила мозг, пробив насквозь нижнюю часть головы, то человек мог выжить.

А тот человек, коли верить телестряпчим, был, дескать, безымянным «красноармейцем» - импостором Якова Джугашвили. Куда же девался выживший в плену двойник?

На сей счет шоумен ОМВ на полном серьезе перечисляет иностранные сплетни:

- После войны турецкая газета «Джумхуриет» сообщила, Яков сбежал из плена в Италию, примкнул там к партизанам, женился на итальянке. Английская «Дейли мейл» опубликовала слухи о перемещении Якова в Америку. Датская газета «Информасьон» объявила, что Яков эмигрировал в Швейцарию.

В заключение актер ОМВ, подытожив все версификации, приговаривает их к будущей проверке и отбраковке. Сам же всезнайка окончательно итожит:

- Нам все же удалось докопаться до подлинной истины: Яков Джугашвили погиб, сражаясь за Родину.

Так воскрес сталинский герой прошлой Отечественной войны.

Все, изложенное выше, могло бы явиться, наверное, подходящим сюжетом для популярной телепрограммы столичного канала ТВЦ «Осторожно, мошенники!».

Телемошенничество имело для меня неожиданное продолжение. После бенефиса Крохмаль она учинила волынку с возвратом мне трофейной и прочей документации. Пришлось позвонить ее ментору из «ТВ порт» Андрею Борисову и предупредить, что в случае невозврата одолженной документации я расскажу об этом в Интернете и попрошу полицию помочь вернуть похищенное.

Демарш вынудил Крохмаль принести мою архивную собственность. А я высказал ей всю правду-матку о ее телефальшаке. Она ничуть не смутилась и предложила подписать протянутую мне бумагу с печатным текстом… моей доверенности на дальнейшую публикацию кинопродукции с моим участием и на «распространение информации» о моей «личной и семейной жизни».

Поневоле вынужден был выпроводить ни с чем нахалку. Но она и ее компаньоны не унялись. Они 1 апреля вечером так называемого «дня дурака» продемонстрировали вторично на телеканале «Звезда» их подделку «Смерть Якова Сталина» с моим якобы лояльным соучастием. Такая же видеокопия крутится теперь в Интернете.

Моя отповедь не продиктована только одним намерением отмежеваться хотя бы в Интернете от причастности к чужому вранью, обману, фальсификации истории.

Мой многолетний интерес к горестной судьбе военнопленного сына Сталина не был сугубо журналистским. За 83 года моей жизни довелось не раз сталкиваться с реинкарнацией у нас сталинского отношения ко всем, кто побывал в чужеземном плену. Это особенно проявилось в годы нашего бесславного вмешательства в афганскую войну. Тому я был фронтовым и послевоенным очевидцем. Поныне над моей Отчизной витает живучий призрак Иосифа Виссарионовича.

Напомню для начала о том, что кровопролитной осенью 1941 года, когда у Сталина не было, казалось, иной беспрерывной заботы кроме отчаянной обороны Москвы, он все же отвлекся на персональное изготовление приказа об аресте и тюремном заточении жены его старшего сына Юлии Мельцер.

Ее вина состояла в том, что по ночам германские самолеты, сбрасывая бомбы над Москвой, расшвыривали также серпантины листовок с фотоснимками похожего на сына Сталина грузина в плену у вермахта. Лишь полтора года спустя Сталин распорядился освободить невестку из камеры-одиночки, ибо получил агентурную информацию советской разведки о том, что сын Яков ведет себя в плену по-советски стойко. Юлия вышла из тюрьмы преждевременно седая.

Расправа Сталина над безвредной невесткой отнюдь не была вспышкой у него самодурства или болезненной мнительности. В августе 1941 года зачитали всем пехотинцам, артиллеристам, кавалеристам, авиаторам, штабникам отступавшей Красной Армии знаменитый Приказ Сталина № 270 от 16 августа того года:

«Приказываю:

Командиров и политработников, срывающих с себя во время боя знаки различия и дезертирующих в тыл или сдающихся в плен врагу, считать злостными дезертирами, семьи которых подлежат аресту как семьи нарушивших присягу и предавших свою Родину дезертиров. Семьи сдавшихся в плен красноармейцев лишать государственного пособия и помощи. Обязать всех вышестоящих командиров и комиссаров расстреливать на месте дезертиров из начсостава».

Сегодня неосталинисты называют Приказ № 270 «жестким, но справедливым».

По части справедливости обратимся к известной фактологии Приказа № 270. В нем назидательно поименованы трое подлежащих расстрелу за сдачу в плен генералов: В.Я. Качалов, П.Г. Понеделин, Н.К. Кириллов.

Из этих троих первый – генерал Качалов – вовсе не был в плену. Он попал в окружение немцами под Смоленском, пробивался к своим сквозь линию фронта, погиб в бою 4 августа 1941 года.

На основании Приказа 270 Качалова заочно приговорили к смертной казни. Его жену и престарелую мать арестовали на том же основании. 27 декабря 1941 года особый трибунал НКВД приговорил в соответствии с Приказом 270 супругу и мать Качалова к восьми годам концлагерей каждую. Мать генерала в 1944 году умерла в концлагере. Жену освободили после кончины Сталина. Она, став полуинвалидом, померла в возрасте 47 лет.

Два других генерала – Понеделин и Кириллов – попали также в окружение, затем в плен недобровольно, были этапированы в Германию, в заточении отказались сотрудничать с гитлеровцами, все же выжили и были освобождены в 1945 году на западе Германии англо-американскими войсками. Оба добились возвращения в СССР, где уже послевоенные усердные исполнители Приказа 270 расстреляли Понеделина и Кириллова в 1950 году.

Все опозоренные генералы посмертно реабилитированы и восстановлены в воинских званиях.

Рассуждая о «справедливости» Приказа 270, следует быть скрупулёзно точным: этот военный документ не подписал единолично Сталин. И слово «приказ» отсутствовало. Название было вот какое – «Постановление № 270 Главного командования обороны 16 августа 1941 года».

Постановление подписали: председатель ГКО Сталин, заместитель ГКО и нарком иностранных дел Молотов, маршалы Ворошилов, Буденный, Тимошенко и генерал армии Жуков.

Можно по-прежнему, конечно, именовать Постановление ГКО привычно Приказом Сталина 270. Однако исторически верно то, что тот приказ был коллегиальным. И отражал не только волевой настрой Сталина, но и коллективную одержимость высшего командования Красной Армии: любой ценой пресечь ее беспорядочное отступление, грозящее катастрофой советского государства. Вот уж, как в поговорке, лес рубят – щепки летят. Теми щепками оказались в ту кошмарную пору даже безвинные жены, старые матери, отцы множества советских военнопленных.

В сентябре 1941 года Сталин командировал генерала Жукова, соавтора Приказа 270, защитить каким угодно способом Ленинград от удавки блокады вермахтом и финским воинством. 28 сентября командующий двумя армиями Ленинградского фронта и Балтийским фронтом генерал Г.К. Жуков разослал комсоставу его войск шифрованную телеграмму № 4976:

«Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и все возвратившиеся из плена также будут расстреляны».

Угроза произвела должное воздействие, хотя ее практически не осуществили буквально. Достаточно было Приказа 270.

Этот приказ никогда не была законодательно отменен в последующие мирные времена. Его долголетняя живучесть растянулась до недавних дней.

Помню, как при поступлении в московский Институт востоковедения перед конкурсным экзаменом потребовалось обязательно ответить на проверочный вопрос анкеты: «Были вы или ваши родственники в плену»?

Тот же контрольный вопрос повторился в анкете при моем журналистском дебюте младшего литсотрудника в еженедельнике «Новое время». И накануне первой загранкомандировки фронтовым корреспондентом на войну во Вьетнаме заново анкетная перепроверка: «Были вы или ваши родственники в плену»?

Если «был или были» - ни студенческого востоковедения, ни работы начинающим международником, ни рискованных приключений под американскими бомбежками во Вьетнаме, Лаосе, Камбодже. А потом и в кровопролитном Афганистане. Повсюду моих современников и внутри нашей страны преследовал, словно Кащей бессмертный, зловещий мутант Приказа 270.

…Солнечный апрель 1981 года в Афганистане. Лечу пассажиром в советском армейском вертолете на афгано-пакистанскую границу в пекло боев наших войск с партизанскими отрядами моджахедов. Я военный корреспондент «Литературной газеты». Моя задача – отсылать в Москву фронтовые репортажи. Это опасно, но еще хуже то, что московская лютая цензура запрещает публиковать правду об афганской войне.

Нельзя моей газете сообщать ее читателям, включая шесть миллионов подписчиков, о том, что вооруженная нами безвозмездно туземная марионеточная рать не желает сражаться против соотечественников-мусульман. Нельзя сообщать, что воюют по-настоящему наши солдатики-призывники против бесчисленных фанатиков ислама и несут людские тысячные потери. И уж строжайше нельзя сообщать, что несколько сотен советских солдат агонизируют в аду азиатского плена.

Однажды после боя советских десантников с моджахедами под Джелалабадом я видел в руинах пригородного кишлака изувеченные трупы двух наших солдат, плененных ранее исламистами. Вспоротые кинжалами тела выглядели тошнотворно-кровавым месивом.

Про такое изуверство слышал я много раз: живодеры отрезают пленникам уши и носы, рассекают животы и вырывают кишки наружу, отрубают головы и запихивают в распоротую брюшину. А если захватывали группу пленников, то измывались над ними поочередно на глазах следующих мучеников.

Иногда моджахеды щадили молоденьких наших солдат, превращая в рабов-педерастов. Их обращали в ислам, давали мусульманские имена, выставляли напоказ приезжим западным журналистам и понуждали каяться вслух за «зверства безбожных шурави».

Чтобы застраховаться на всякий случай самоубийством от предсмертных пыток афганского плена, я не расставался ни днем, ни ночью с пистолетом «макаровым».

Близ афгано-пакистанской границы доставившей меня вертолет приземлился на плацу средневековой крепости. В кольце ее каменных стен обитал ныне афганский батальон – гарнизон погранзаставы Джаджи. Пограничникам предписали уничтожать контрабандные караваны из Пакистана с американским оружием для моджахедов. Но те, наоборот, осаждали со всех сторон малочисленную заставу. Ее спасали только окружавшие древнюю цитадель минные поля.

Командовали пограничниками полковник-афганец, трое русских офицеров-военсоветников и переводчик в чине лейтенанта. Его звали Виктор Лосев. Он был, как и я, востоковедом. Владел афганским языком дари, а я – пакистанским урду. Мы с ним подружились. Договорились встретиться после войны в Москве.

Расстались через двое суток, когда прислали за мной армейский геликоптер для перелета на советскую авиабазу в городишке
Гардез и оттуда в столичный Кабул.

Спустя полторы недели в Кабуле я узнал от штабистов советской 40-й Армии, что после моего отлета из Джаджи погранбатальон получил радиоприказ совершить вылазку и напасть на отряд моджахедов, которые оседали в горном ущелье дорогу к Гардезу.

Но моджахеды заготовили в том узком ущелье на его кустистых склонах пулеметную засаду. И расстреляли шквальным огнем почти всех пограничников.

В разгар бойни Лосев выскочил из люка броневика военсоветников БМП и постарался под пулями возглавить круговую оборону еще уцелевших афганцев на их языке. Военсоветники остались в броневике. И видели как Лосев, созывая солдат, был ранен, упал на дорогу, приподнялся с обагренным кровью плечом и снова рухнул.

Военсоветники развернули их БМП и успели удрать в крепость погранзаставы. Один из них сошел с ума. Всех троих спешно эвакуировали наши вертолетчики. Моджахеды захватили Джаджи. Раненного русского лейтенанта уволокли в плен.

Офицеры разведотряда 40-й армии сумели с помощью афганских посредников выкупить у моджахедов тело убитого в плену Лосева. Его труп был обезглавлен и исколот тесаками. Опознали только по изрезанному мундиру лейтенанта.

Останки моего друга уложили в цинковый ящик и припаяли наглухо крышку. Много таких цинковых гробов было загодя складировано во дворе советского посольства в Кабуле. До привоза с поля боя погибших наших сограждан в Кабул грузили как попало в фезюляжи вертолетов. Не могу забыть по сей день сладковатое зловоние разлагающихся трупов в афганской жаре.

«Груз 200» - так закодированно именовало наше министерство обороны «цинковых мальчиков». Их отправляли из Афгана самолетами для похорон в родных краях. Там разрешали власти скорбящей родне начертать на могильных надгробиях дозволенную свыше эпитафию: «Погиб при исполнении интернационального долга».

И ни словом больше. Где же погиб? Кому был должен? За что убили? Помалкивай. И тем более не сметь заикаться о ком-либо в афганском плену.

По возвращении в Москву я отважился написать, как говорится, всем чертям назло, заведомо недопустимый репортаж о жуткой смерти Вити Лосева. Такую дерзость могли бы, понадеялся я, позволить хоть единственный раз только на самой вершине правящего страной политолимпа ЦК КПСС. Туда самостоятельно апеллировать не было у меня ни малейшей возможности.

Но это мог бы совершить мой высший редакционный начальник Александр Борисович Чаковский – влиятельный член ЦК КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, кавалер множества орденов и медалей, почетный лауреат Государственных премий, секретарь Союза писателей Советского Союза, главный редактор «Литературной газеты». Кремлевский царедворец был вхож в чертоги советского Ареопага.

И вот в обход нижестоящих редакторов и цензора Главлита я напросился на прием к Чаковскому. В его кабинете он восседал в массивном кресле за полированным столом с боковой приставкой для четверки телефонных аппаратов с бронзовыми гербами вместо циферблатов. Вельможный главред снисходительно выслушал просьбу помочь напечатать весьма необычный репортаж и промолвил с усмешкой:

- Не обидитесь, если я скажу кто вы такой?

- Нет. Скажите.

- Вы – поц.

Не подав виду, я смекнул, что он обозвал меня хулиганским словечком еврейского жаргона. Чаковский часто бравировал публично своим происхождением. Этого не позволяло себе большинство литгазетчиков под русскими псевдонимами. Зато их высокопоставленный босс парировал демонстративно своим элитным еврейством кривотолки о кремлевском антисемитизме.

Предпочтя никак не перечить ему, я снова попросил:

- Прочтите, все-таки, Александр Борисович, этот репортаж. Мне верится, что вы поможете публикации.

- -Ладно, прочту, но ничего не гарантирую.

Через несколько дней его секретарша вызвала меня к нему. Он был отчужденно суров:

- Ваш опус отвергнут.

- Кем?

- На самом верху.

- Почему?

- Потому что так надо. А мне из-за вас пришлось выслушать нотацию.

- Неужели от Брежнева?

- Нет.

- Стало быть, еще не все потеряно?

- Потеряно.

- Если так, то чей приговор? Клянусь, что никому не скажу.

- Черненко.

- Да, самый близкий к Брежневу…

- Хватит, Иона, дурить. Идите нормально работать. Всё!

Тот день стал для меня воистину черным из-за Черненко, раболепного фаворита Брежнева на протяжении 30 лет, члена Политбюро ЦК КПСС, трижды Героя Социалистического Труда, кавалера четырех Орденов Ленина и трех Орденов Красного Знамени, хотя и тыловика во время Отечественной войны.

Константин Черненко бессменно заведовал Общим отделом ЦК КПСС и был личным канцеляристом генсека Брежнева. Он цензурировал тексты спичрайтеров парадных речей генсека, составлял ежедневный график встреч Брежнева, подбирал персонажей для тех встреч, подсказывал генсеку кого наградить и чем. Брежнев на редкость доверительно называл своего преданного клеврета «Ты, Костя».

 

следующая страница